Я жил не сначала в отрезке времён,
Что веком двадцатым назвали.
Но всем его скарбом я обременён,
И выброшу что-то едва ли.
Увидел я свет в приснопамятный год,
Когда забирали ночами.
Гулял в парусиновых туфлях народ
И маршировал с кумачами.

В Германии чернь убивала своих
Достойных героев и умниц.
На Э́бро бои, под Мадри́дом бои...
Гитары исчезли с улиц.
И сквозь полуправды нестойкий туман
То время прекрасно и жутко...
Какой на Европу спустился дурман!
Какие царили ублюдки!

Не помню начала войны — я был мал,
Но помню и темень и голод.
До тонких нюансов с тех пор понимал
Холодный и вымерший город.
Но выжили дети великой земли.
Не все́... и отцов увидали.
В слюде керосинки, что на три семьи,
Сверкнув, отразились медали.

И в памяти детской с тех пор навсегда
Отцы и хмельны и нестроги.
Отважно чужие прошли города,
В свои возвращались в тревоге.
Закончилось время жестоких людей,
И мир стал наивен и честен...
Счастливые годы высоких идей
И чистых решений и песен.

Но вещи в моленьях ночных и дневных,
Как старые жадные боги,
Возникли и жертвы несущих для них
Сводили с заветной дороги.
Ударило лихо в упор и не раз
По бывшей ватаге дворо́вой,
И ставило опыты время на нас,
Но мы оставались здоро́вы.

И память горчит, как над Родиной дым,
И сердце всё ноет и ноет...
Ах, с кем это было — с народом моим?
Или с тобой и со мною?..
Досы́та вкусившая крови и бед
Земля, как безпечный "Титаник",
Плывёт в свою новую тысячу лет —
Одинокий космический странник.

(повтор первого куплета)