Закрыты ворота в страну Лукоморье,
от сказки осталось лишь пьяное детство,
зевая, страдают менты на приколе,
да рота охраны на линии въезда.

Упрятана сказка за крепким засовом,
а юность бредёт нагишом по бульвару,
печатает след полинявший кроссовок,
да бьют по глазам желторотые фары.

Тверская, инфарктом на сердце России,
плодит иноземные странные крики,
и Пушкин молчит от стыда и бессилья -
петлёю на шее рекламные блики.

Центральный "бродвей", на Москву не похожий,
где Князь Долгорукий, подстреленный в спину,
слабеющей дланью укажет прохожим,
на кои врата свои полчища б двинул.

Чадят рестораны бесовским кагалом,
здесь можно купить на получку пол-рюмки
и шляться по улице трезвым нахалом,
марая о стены потёртые брюки.

И в пику нерусским чужим комплиментам,
в стихах воспеваю тебя, а не в прозе -
любимый мой город, ядро континента,
Москва, ты не сердце - ты печень в циррозе!

Ропщу, ненавижу, терплю и жалею,
как старый обломок потёртой пластинки,
и всё же люблю за родные аллеи,
за этот зачуханный двор на Ходынке.

За то, что отсюда меня не попросят,
за детство, что глупо в трубу улетело,
за мать, за отца, за жену, что не бросит,
пусть не коренная, да в этом ли дело...

декабрь 1999