В закоулках Иерусалима
мне встречался ослик черноглазый.
Он возил упрямую тележку,
кротко щуря пыльные ресницы.

Шли гуськом евреи в синагогу.
Жареным тянуло из кофейни.
В лавочке, по шекелю за штуку,
раскупали крестики туристы.

Вдоль камней, изъеденных проказой,
шляпками, зонтами укрываясь,
кочевали галлы и германцы –
но от солнца не было спасенья.

И вот там – в извилинах, в протоках
города, где молятся на рынке,
где солдат на паперти скучает –
мне явился ослик черноглазый.

Низкорослый, вежливый, кудлатый,
шевеля ушами простодушно,
нес он безмятежную поклажу
на святые лестницы и взгорбья.

И припомнил я, что смерти – нету,
пара тысяч лет – глоток забвенья,
шар земной – щепоть сухого праха,
ничего пока не начиналось.

Сердце же – свободно словно небо,
а любовь – доверчивей улыбки...
Как хотел я ослика погладить
и поцеловать... Но не решился.

Дул сквозняк из ямы катакомбной.
Плавил камни жар перед кофейней.
Ковыляла ветхая тележка.
Бормотал погонщик по-арабски.