О России, которую я люблю
только лишь из окна вагона, 
только особой, железнодорожной любовью...
Мне мерещится будничный, полусонный
легко обозримый город где-то около Подмосковья. 
Понимаете, маленький русский город,
обобранный у церквей и церквушек,
что давно перестроены в склады для всякого хлама.
Город сгорбленных, траурно-черных старушек,
что как мыши снуют по ступеням последнего храма.
Мир, где цыгане пахнут нечистой силой,
а кавказцы считаются иностранцами,
а на стенах унылой,
обшарпанной станции
висят объявления о найме.
Город одноэтажных улиц.
где домишки похожи на арестантов,
что на вокзальном перроне по команде присели на корточки
для того, чтобы конвою было удобней их пересчитывать. 
Город, в котором пожары и войны
стимулировали прогресс.
Город, где всякое новое здание выглядит непристойно, как будто на мертвеце протез.
Город прохожих неинтересных,
как бы без признаков пола и вообще без начинки
Город, сосущий соки из деревень окрестных
и ничего не умеющий. кроме как поскандалить на рынке. 
Понимаете, маленький жвачный город,
что на каждом шагу угощается квасом,
семечки лущит и утоляет голод
пирожками с так называемым мясом.
Город мелких покупок.
Город копеечных трат.
Город низких зарплат.
Город, в себя погруженный
и в себе потерявший свое имя. 
Город чужой
для собственного прошлого.
Город с маленькими заводами,
заляпанными сажей и ржой.
Город с маленькими ночлежками, похожими на вытрезвители.
Карманный город, что по карману любому бродяге.
Город фальшивых праздников, где слушают хмурые зрители
оплешивевших соловьев, что с трибуны свистят по бумаге. И это Россия.
уже не способная держать и давить,
но еще способная лгать о своем величии.
Это Россия, которую я ненавижу
при физической близости только за то,
что она в это время рассказывает анекдоты,
Россия, от которой я прячусь
в городе необозримом,
где племена смешались, и кровь потеряла запах...
Не осталось во мне ничего русского,
кроме тусклых словес на бумажках казенных...
Я не знаю, зачем мне мерещится маленький город...
Глаза закрываю - и наплывает виденье,
и отчаянье - будто я проклят на веки...
И в сиротском своем исступленьи
я шепчу в темноту, я кричу в темноту:
- Поднимите мне веки!