Мне было десять лет, когда впервые
Я ощутил в минуты роковые,
Что не по мне пришлась душа моя.
Она во мне никак не умещалась – 
Она в слова и звуки воплощалась,
Или летала в дальние края.

И начало её двойное свойство
Во мне рождать глухое беспокойство,
Меж нами сеять смуту и вражду...
Она любила всё, что мне претило,
Она не признавала коллектива
И не желала привыкать к труду.

В семнадцать я решил: "Довольно, хватит!
Настал мой час – она за всё заплатит!"
И я зажал её в немых тисках.
Я днём бродил с ней, тих и беззаботен,
А по ночам таскал из подворотен
И распинал на глянцевых листках.

Моя любовь ей не пришлась по вкусу – 
Она и в страсти праздновала труса,
Беря на душу самый тяжкий грех...
Я от друзей и женщин отрекался,
Я от бессильной злобы задыхался – 
Она смеялась на глазах у всех.

А в двадцать пять моя душа пропала.
И путалась два года, с кем попало...
А я бледнел и даже клял Творца.
Потом пришла – забитая, худая
И простонала, как сова рыдая:
"Ужасный век, ужасные сердца!"

Я помню, к тридцати она смирилась.
С ней что-то непонятное творилось:
Моя душа поддакивала мне!
И вот тогда, поверив ей, как другу,
Я с ней пошёл по Дантовому кругу – 
Да так и сгинул в адовом огне...

Теперь я уличил её в коварстве!
Но – поздно: я пою в подземном царстве
Среди безмолвных призрачных теней.
Я там прочёл на каменных скрижалях,
Что знанья скорбь людскую умножают,
И потому-то – души нас сильней.