К сороконожке

Я сделал графики упадка царств, особенно восточных.
Томов пятьсот пророческого толка изучил. Взболтал источник
смысл, как земного, так и внеземного.
И в результате сих ученых штудий получил одно лишь слово.

	Гибель! Всем-всем-всем. Ребус рун, шифр майя
	хлещут радиоволною вдоль и вверх,
	безумных литер фейерверк над чернотой вздымая...

Сороконожка резвая, поверь алхимику, беги в леса,
навстречу вечной музыке, для вечной радости, на вечный срок.
Не для того ль даны тебе здоровье, грация, талант, краса?
И редингот оригинального покроя?
И даже ангельский, быть может, голосок? А впрочем - что я!

	Гибель! Всем-всем-всем. Доктор, где твой ножик?
	Плут с букашкой суесловит зря.
	Чижик резвую изловит, несмотря на все сорок ножек.

Была б она хоть бы стрекозой, могла бы улететь долой,
с материка на остров, где хоть бы все-таки не так черно.
Где нет ни чижика, который клюнет, ибо от рожденья злой,
ни муравья, который рявкнет: что, мол, скачешь?
Законов общих знать не хочешь? Ничего, зимой поплачешь.

	Гибель! Всем-всем-всем. Остров есть часть суши.
	Сверху - певчих дирижаблей хор,
	снизу - гончей субмарины жабий взор. Холодные уши.

Я нахожусь на карте полушарий, ровно посередине, как столп.
Сориентирован на север, этакая статус-кво.
Ни в океанских масс перемещенья, ни в передвиженья толп
не вовлечен. И, кроме призраков архивных,
на стороне моей, как прежде, никого. Держись, алхимик!

	Слева - сто лет мглы. Справа - Сан-Франциско.
	Север - в северном сиянье, юг - в дымах.
	Какой размах! Как близко...

	Гибель! Навек и напрочь.
	Друг мой! Мой меньший брат! На карнавале
	прыгая через горящий обруч,
	услышишь ли меня? Едва ли.