Я у Жоры спросил Дорофеевского:
«Ты ответствуй мне прямо и внятно,
Отчего мне внимание женское
Меньше, чем мужское, приятное?»

И ответствовал мне мой сокамерник,
В простыню, словно в тогу, обёрнутый:
«Уважая тебя за пламенность,
Всё же ты – чересчур повёрнутый!

Ведь тебе наплевать, проклятому,
Кто с тобою, мужчина иль женщина.
Напевая, ты в койку измятую
Имярека ведёшь обесчещивать!»

Он бы так и читал мне проповедь,
Но со скрипом открылись двери,
И два юноши, взявши под руки,
Увели его мучить к Берии.

А я вспомнил, как в окружении,
В партизанских лесах под Лугою,
Мы с каким-то штабным пораженцем
Называли друг друга «подругою».

Я любил его, где ни попадя,
А потом уж и он соответствовал,
И так славно нам было, Господи!
Хотя несколько и неуместно.

И поймав молодого гестаповца,
Что по лесу бежал за курицей,
Мы о нём не сказали по рации,
А любили его, рискуя.

Но потом обменяли мы Михеля
На табак и сухие стельки,
И штабист стал каким-то тихим,
А к утру застрелился в истерике.

Жора после суда и застенков
Стал пророком всего изящного,
Ну а я, как поэт Вознесенко,
Ностальгирую по настоящему.

И порой на знакомого немца
Надевая уздечку с подпругою,
Ностальгирую по пораженцу я
И лесам партизанским под Лугою.