Я любил смотреть на звёзды, 
но вонючей сетью улиц мне опутали глаза, 
словно я им - певчий зяблик, 
чтобы в клетке жить и зябнуть. 
Эти люди так глупы, 
если в горло намели 
мне пыль слов и улиц пыль. 
Заковали, заковали, 
словно пойманную птицу, 
посадили меня в клетку 
из асфальта и из стали. 
И пытались чьи-то руки 
обязательно ведь - в душу, 
словно не хватало снов им, 
высосанных из подушки. 
Лилипуты, пьянь и сплетники, 
мной воспользовавшись как лестницей, 
всё повыше влезть пытались, 
всё ходили, всё топтали,
мои крылья примеряли, 
мои крылья примеряли... 
Я не мог мириться с этим, 
я прощал всё только гениям 
из-за родства наших душ. 
Но рождался хоть однажды 
где, в века какие - гений, 
чтоб ему не уготовили 
ни костра и ни гонений?! 
Годы мерно падали на висок. 
Хрипло звякал то топор, то пистолет. 
Никли звёздно гении на песок... 
Я не знаю, сколько это длилось долгих лет. 
Но пришло то утро раннее, 
когда вновь на лоб высокий пала красная роса
и, очнувшись ото сна, 
я открыл свои глаза, 
я расправил свои крылья, 
я расправил свои крылья...

Я видел город улетающий, 
и рвались улицы, как нитки, 
и лопались дома, как семечки 
под прессом неба и земли... 
И я один в живых остался. 
В какой-то яме распластавшись, 
я всё же видел краем глаза: 
в ладонях неба 
льдинкой тающей 
огромный город улетающий... 
огромный город улетающий...