И грустный диагноз, увы, окончателен –
Болезни, и возраст, и все – к одному…
И он умирал на широкой кровати,
И внучку прощаться водили к нему.
Его подсознания пропасти темные
Тянули к себе, не давали дышать.
Он двигал руками, артритом сведенными
Он что-то искал и не мог отыскать.

Копался в бумагах неверными пальцами
И номер какой-то пытался набрать…
Он двадцать лет жил до реабилитации,
А после нее он прожил всего пять…
И двери с печатями веяли холодом,
И вот уже вычеркнут очередной.
Он видел, как падали гордые головы
И чью-то вину все искал за собой.

Что нищими жили, что спали несытыми,
Да бог с ним, ведь он не сидел в лагерях.
Он просто на собственной шкуре испытывал,
Что значит слепой и беспочвенный страх.
Портрет, перевязанный траурной лентой,
И в ватном молчанье родные стоят.
А он все в бреду собирал документы,
А он все доказывал – не виноват.