Зимы той туземец – тузимец,
Ты жил, предвкушая кончину,
А строчки твои просились,
Как птицы – в жаркие страны – 
Им холодно было, противно
В засыпанной снегом тетради...
Огнём медитаций, абстракций
Дышал ты, усы обжигая,
А ночи чертили в пространстве
Тропинки собачьего лая.
А друг твой – простуженный карлик,
Забравшись с ногами на кресло,
Про жёлтый песок и пальмы
Тянул бесконечную песню.
И снилось тебе и грезилось –
И море и лукоморье,
И скрёб тебе тело как лезвие
Тот свитер, изъеденный молью.
И в горле кровавилась трещина,
Казался табак сыроват...
Тебя навещала женщина,
А ты её не целовал.
И мрачно шутил – гигиена души...
И падал в пустую кровать,
И очень хотелось объятий и лжи,
Но не было сил целовать.
А карлик красноречивый
Лукаво на это смотрел...
Ты жил, предвкушая кончину,
А он тебе песенку пел.
Он был твоим маленьким бардом,
Философом и шутом,
Ты слушал так чутко и жадно
Его небылицы о том,
Что где-то на белом острове
Живут-поживают два брата –
Один чертит буковки тростью,
А младший играет с крабом.
Там тихие хижины, финики,
И люди коричневой кожи,
На острове нет гостиницы,
А значит, швейцаров тоже...
Те братья почти одинаковы,
А старшему тысячи лет...
На острове нет губернатора –
А значит, жандармов нет.
Так складно, как будто по книге...
А карлик, притворно скорбя,
Малюсеньким носиком шмыгал
И хитро глядел на тебя...
Потом обрывал свою сказку
Про этих далёких двоих,
И убежденно доказывал,
Что они – братья твои.
И морем, и солнцем повеяло
В твоей сиротливой глуши...
И ты ему даже поверил,
Но в путь всё равно не спешил.
А в комнате пахло врачами,
И в двери звонили не те,
И женщина не возвращалась,
И карлик в окно улетел...
Туземец – ни денег, ни чина...
На водку – у брата взаймы...
Ты жил, предвкушая кончину,
Захваченный в плен пустотою,
На острове белой зимы...
И лодку бумажную строил.