1.

                                                    А. Б.

— Кажется, дождь начинается, — говорит Пятачок
И ныряет под зонт, как в маленький батискаф.
Первая капля приходит и произносит «чок!»,
Радуется, что успела, остальных обскакав.

Прочие налетают, воя и гомоня,
Видят, что опоздали, и оттого бойчей
Мечутся и толкутся в белой бутылке дня,
Проектируют лужи, формируют ручей.

Будем сидеть обнявшись, будем глядеть туда,
Где перпендикулярно ливню бежит вода,
Где набирает силу небо, воюя твердь.
Это ли не причина как бы окаменеть?

После, когда отбрызжет, отстучит, отпоет,
Отгрохочет по жести, булькнет, скажет «пока!»,
Разве меня удержит теплое имя твое,
Теплое твое тело, медленная рука?

Сверху откроют крышку — типа, скажут «лети!»,
Типа, простор и воля, типа, отверстый створ.
Вон Пятачок вприпрыжку мечется на пути
И загоняет пробку в черный ружейный ствол.


2.

                                                    А. К.

— Кажется, здесь начинается, — поросенок Пётр
Давит окурок — сразу видно, что крут.
Что ему беспокоиться, если и трактор сперт,
И по родимой грязи протоптан маршрут?

Стрелочек топографическая возня,
Компас, планшет — всегда мы в дороге, брат!
Брат, уходи, не оглядывайся на меня.
Брат, постарайся лишнего в путь не брать.

Тот, кто останется цел, тот и напишет о том,
Как мы тут были и что с нами стало потом.
Наши жесты, лица, соскальзывающие во тьму,
Выживут только благодаря тому,

Кто останется цел, кто себя сохранит от петли,
От ножа, арматурины, пули, цинги, кистеня.
Выйти из этой земли? Нажраться этой земли? —
Вот единственный выбор для тебя, для меня.

Так что когда придут выбивать последний ясак,
Только тем и согреюсь, Пётр, что вспомню, как
Смрадный твой трактор смешно тарахтит в небесах,
Пыхом пыхтит и скрывается в облаках.


3.

                                                    А. Ф.

«Кажется, все закончилось», — молчит Песахзон,
Лежа в песке пустыря под Кирьят-Арбой.
Далее — если и не молчанье, то вечный сон,
Словно медаль за проигранный вечный бой.

Каждый камень-орешек тебе теперь знаком,
Каждая щелка сверху тебе пылит.
В здешней земле засохший мед с молоком
Спекся, сросся, сжался в сладостный монолит.

В этот святой грильяж ты на веки вечные влип.
Это не рай и не ад — это скорее лимб,
Способ мумификации, сохраненье того,
Что когда-то, возможно, жило, а ныне мертво.

Что ж, почивай спокойно, и если случится так,
Что тебя найдет археолог, взорвет сапер
Или раздавит случайный халдейский танк —
Ты не станешь меньше, чем до тех пор,

Ибо все, что было начертано — свершено,
И с какой ему стати менять и суть, и стать?
Даже если ты не копилка, зарытая в грунт, а зерно,
То ему, Песахзон, решительно незачем прорастать.