Последняя тяга раскуренной дури. 
Подъезд не умыт и, как небо, нахмурен. 
Растоптан окурок. Пора, брат, пора. 
Мы вышли и хлопнули дверью парадной. 
Сквозь ливень, бессмысленный и беспощадный, 
спускаемся в черную яму двора. 

Отдайте мне солнца отцветшую душу, 
квартал, где есть липы и бронзовый Пушкин, 
есть горькое пиво, а горечи нет. 
Разбитая улица, радио хриплое, 
а рядом – две местные девушки-хиппи, 
гитара, оставленный кем-то букет. 

В прическе цвели полумертвые розы. 
По воздуху плыл разговор несерьезный. 
Навстречу единственной в жизни весне 
ты шла босиком по проспекту Победы, 
дразнила прохожих, и целому свету 
смеялась в лицо, позабыв обо мне. 

Последних объятий рисунок печальный, 
бухло и наркотики в сквере вокзальном – 
все это, как ты повторенья ни жди, 
скрывают похлеще разлапистой тени 
мазутом пропахшие воды забвения, 
в которых весенние тонут дожди. 

Библейская тьма в опустевшей квартире. 
Я еду в троллейбусе номер «четыре». 
Я вспомнил линялые джинсы твои, 
глаза твои ясные, мир этот жлобский, 
расхристанный голос с пластинки битловской, 
поющий о гибели и о любви.