В городе белых ночей и серых камней, 
В городе, раздерганном на цитаты и риторические вопросы, 
Живет человек. 
Двести пятьдесят дней 
В году он изрядно занят: он продает пылесосы. 
Служба его опасна, служба его трудна – 
Покупатели жмутся, дирекция требует выполнения плана, 
И если, к примеру, завтра он не продаст ни хрена, 
То послезавтра будет изображать баклана, 
Пролетающего над самым важным, нужным и дорогим: 
Квартирой, дачей, машиной, доходным местом… 
И вот он куда-то бежит, прикидываясь молодым 
И резвым, каждым словом и каждым жестом 
Подчеркивая почтительную любовь 
К пылесосам, к начальству и – вот ведь пакость! – к коллегам, 
И только нервно подрагивающая бровь 
Иногда выдает его смутное недовольство забегом. 

Пылесос, если к нему внимательно присмотреться, 
Прекрасен. Вы только вслушайтесь в это меццо- 
Сопрано на тысячу восемьсот 
Ватт! Как он мужественно сосет 
Ваше дерьмо, блестя полированными боками! 
Хватит смешить людей швабрами и совками, 
Хватит с вонючей тряпкой ползать по грязным углам, 
Уподобляясь лузерам, фрикам и старым козлам, 
Ибо достоин лучшего в вашем лице человек, 
Ныне и присно. 
Позвольте, я выпишу чек. 

Жизнь груба и борьба. Это общее место. 
Рассуждать о нем – все равно, что водку мешать с портвейном. 
Да и наш человек из такого замешан теста, 
Что привычно чурается в ужасе благоговейном 
Рассуждений любых, что могли бы дурно 
Повлиять на эрекцию графика сбыта. 
И за сим превесело, а точнее сказать, бравурно, 
Он трубит хвалу пылесосам, ударникам чистого быта, 
Он, дыхание затая, внимает мудрости руководства, 
Он приветливо улыбается сорок восемь часов в неделю, 
Он живет окейно – и вовсе не чует в себе уродства, 
Как не чуют говнища свиньи и кабачные менестрели. 

У него, разумеется, все не хуже, чем у других – 
Ипотечный кредит, Форд Фокус, жена из умеренно дорогих, 
Дети… дети возможны, но необязательны. По утрам 
Он трусит по парку, мечтая сбросить парочку килограмм. 
А над парком клубится бледный утренний пар. 
Человек уже не молод, еще не стар, 
Он сопит, кряхтит, спотыкается, дребезжит – 
Но бежит. 
Разгоряченные легкие кушают СО2, 
И немного болит голова. 

Сто пятнадцать – плюс-минус – дней в году человек отдыхает, 
В меру трудов, долгов и ежеквартальных премий. 
Ходит в кино. В театр. Изредка выпивает, 
Но аккуратно, без душных вино-водочных откровений 
Отпуск они с женой проводят, к примеру, в Греции, 
В этой излюбленной гавани офисного планктона, 
Жаркое солнце мозги размягчает до консистенции 
Спермы. И с четырехзвездочного балкона 
Обозревая недлинную, хлопотливую жизнь свою, 
Человек полагает ее и весьма, и очень даже вполне, 
И, потом, возвращаясь в привычную колею, 
Пару недель улыбается ну совершенно искренне. 

Чем хороши Италия, Турция или Греция? 
За культуркой ли вы прилетели, погреться ли, 
А посмотришь на южное море раз, 
Другой - и поймешь, что жизнь удалась. 
Это реки севера, что текут 
В желобах гранитных, все ткут тоску, 
Отражая небо цвета свинца, 
Цвета помыслов больного творца, 
А на субтропических берегах 
Истощаются и тоска, и страх. 

Так и проходит жизнь. Незамысловато. 
Аннушка в супермаркете не спеша выбирает масло, 
И облака из растрепанной стекловаты 
На Петропавловские оседают прясла. 
Время, на сто процентов отконвертированное в бабки, 
Скручивается, сжимается, усыхает. 
Человек же меняет бабки на цацки и тряпки, 
Но внезапно, вдруг, останавливается, вздыхает, 
И, нелепый вздох запивая, к примеру, пивом, 
Он стоит и уныло пялится в мутное небо, 
Как в большой монитор, по которому неторопливо, 
Пробегает странная надпись: «Ты был как не был». 

Человек молчит – и его взасос 
Целует божественный пылесос.